Вот Багелев, к примеру. Мал? Мал. Удал? Удал.
Краем глаза он заметил, как довольно ухмыляется Багелев и недоумевает боцман Литовцев.
— Не буду голословным, — продолжал Сергей. — Я на катере недавно, всего несколько дней. И очень рассчитываю на помощь своего экипажа, который пришелся мне по душе. Это опытные катерники. Но вернемся к Багелеву. Два дня тому назад, выполняя мое приказание, он подал мне план ввода катера в строй. Вы все тут опытные катерники и, надеюсь, по достоинству оцените этот любопытный документ, с которым я решил вас ознакомить. Не буду ничего выдумывать, а просто зачитаю его вам.
Стрелков взглянул в упор на Багелева, и тот не выдержал:
— Не надо, товарищ командир. Я его еще не выправил.
— Не надо, говорите, товарищ комсомолец Багелев? Сырой, значит, план? А на подпись-то вы его все-таки принесли? Нет уж, пусть послушают все, что вы сочинили, — Стрелков сделал паузу и закончил, — от имени экипажа.
И Сергей развернул план. Он видел, как оживились лица моряков, как они внимательно слушали его.
Всеобщий хохот потряс кубрик, когда был зачитан пункт о расконсервации мегафона. На лице Быкова заиграли желваки. Комдив нахмурился. Андреевский поглядел на него иронически. Лицо боцмана пылало возмущением. Багелев же готов был сквозь землю провалиться.
Сергей понял, что попал в точку, и намеренно буднично закончил:
— Вот такая петрушка вышла. А жаль, ведь Багелев мой первый помощник и опытный специалист.
…Утром в кают-компании многие с любопытством посматривали на Стрелкова. Андреевский, тот за завтраком, даже не поздоровавшись, с ходу, что называется, начал проработку:
— Думаю, дорогой Сергей Иванович, что вы вчера были неправы. Это не красит вас. Нельзя было так позорить своего старшину. Вы офицер, и могли бы решить этот вопрос у себя на катере.
— А я думаю, — вмешался Борис, — что Сергей прав. Он отстаивал не только свою командирскую честь, но и нашу, в том числе и вашу, товарищ Андреевский.
— Не мою, — возразил тот, — только не мою. Я нашел бы иные средства поставить на место зарвавшегося старшину.
— Какие, к примеру? — не без иронии спросил Борис.
— Какие? Да уж наверняка более действенные. А впрочем, у меня такое было бы просто невозможно, — проронил он, аккуратно набрав ложечкой кашу и отправляя ее в рот.
Сергей сдержанно молчал, зато Борис кипятился:
— Это почему же?
— Да по-то-му, — отодвигая тарелку, раздельно и четко произнес Андреевский, — что вы слишком примитивны со своим понятием о командирской чести. И вы еще убедитесь в этом неоднократно.
Поднявшись, он манерно откланялся и, не торопясь, двинулся к выходу.
Борис возмущенно фыркнул:
— Не обращай на него внимания, Сережа.
— А что, Боря, если он в чем-то прав? Наверное, я не очень солидно выглядел. Но, честно говоря, в тот момент не видел иного выхода, и мне показалось, что все было правильно.
— Да в чем ты себя обвиняешь, не понимаю? — даже рассердился Борис.
— Не все я продумал, как следует. Поддался порыву, стихи зачем-то читать начал, — он вздохнул. — Ты, конечно, прав, что не только себя я защищал. Но вот именно поэтому и должен был быть убедительнее и сдержаннее. Как теперь сложатся у меня отношения с Багелевым и с экипажем в целом — не знаю.
— Не волнуйся, Серега, — Борис похлопал его по руке. — Я видел реакцию зала. Она была в твою пользу. А что Багелев? Куда ему деваться? Ты — командир. Пусть он и думает, как ему с тобой отношения налаживать.
…Боцман встретил Стрелкова, как обычно, вроде и не было вчерашнего собрания. От его деловитости и спокойствия на душе у Сергея посветлело.
Багелев старался изо всех сил.
— Товарищ командир, мы тут прикинули с боцманом наши возможности. Думаю, что через три дня катер будет готов к спуску на воду. Хочется в море на своем сходить, хватит нам по чужим болтаться.
— Это верно, Багелев, чужие нам ни к чему.
Суетливость старшины, его притворно доверительный тон и желание во что бы то ни стало убедить командира в его, Багелева, положительности были неприятны Сергею и, чтобы сразу поставить все на места, он поглядел в упор на старшину и подвел черту под разговором:
— А насчет вчерашнего можно и забыть, если, конечно, вы все поняли.
Багелев вздрогнул и потупился, но тут же, оправившись от смущения, облегченно вздохнул:
— Конечно, товарищ командир, вы очень правильно сказали, можно и забыть. Я все для этого сделаю.
Последние двое суток перед спуском катера весь экипаж с особым рвением трудился, приводя корпус и помещение в порядок. Споры между верхней и нижней командами прекратились. Наконец-то Сергей почувствовал экипаж, как что-то единое. А когда увидел, как рядом бок о бок трудятся Багелев и Литовцев, не выдержал, поддался молодому азарту: сам взял кисть и встал между ними. И это не удивило старшин, они приняли жест командира, как вполне естественный. Правда, Сергей приметил, как потеплели глаза боцмана, и он даже, кажется, подмигнул Багелеву, а тот движением правой руки в сторону как бы сказал: «Знай наших».
Боцман же в эти дни был просто в ударе. В каждом движении его чувствовался хозяин катера. И по тому, как он аккуратно макал кисть в ведро с краской, как короткими тычками наносил ее на корпус, а потом тщательно растирал, как деловито вытирал руки ветошью и своевременно вносил поправки в действия экипажа, — во всем были основательность и твердость.
— Аметов, ты чего это машешь кистью, как сигнальными флажками. Не переводи задаром краску, она деньги стоит.
— Какой деньги? — удивляется Аметов. — Сам на склад получал, ничего не платил.
— Запомни, Аметов, — вразумлял его Литовцев, — все, чем ты пользуешься, что носишь и кушаешь, обходится государству в копеечку, и никто нам не позволит зря разбазаривать народное добро.
— Хорошо говоришь боцман, умный слово сказал, — удовлетворенно соглашается электрик.
— Ну, Аметов, похвалил. Спасибо, брат.
— Зачем спасиба? Это я спасиба говорю.
Вскоре катер выглядел, как игрушка. Подводная часть темная, верхняя часть окрашена шаровой краской установленного колера, почти под цвет моря, чтобы меньше был катер заметен для противника. А между ними четко отбитая белая полоса — ватерлиния.
— Давайте у иллюминаторов наведем белые круги, — предложил комендор Еремкин. — Уютно будет и как-то по-домашнему.
— Отставить, — возразил боцман. — Никаких петухов. Военный корабль — не прогулочная яхта. Вид у него должен быть строгий.
На верхней палубе Красанов, Соловьев и помфлагхим Букин плели маты и кранцы. Работа эта была кропотливая и требовала, немалого умения и сноровки, а потому боцман особенно тщательно проверял ее, а временами подсаживался и сам показывал, как делается хорошая оплетка для кранца.
— Конечно, — говорил он, — можно было бы элементарно решить эту задачу. Найти старые автомобильные шины, закрепить к ним концы — и кранцы готовы. Но мы ведь не какой-то портовый буксиришка, а боевой корабль, торпедный катер. На нашем корабле все должно выглядеть красиво. В том числе и ваша шевелюра, товарищ Красанов.
Красанов обиделся было, но потом раздумал сердиться и ответил коротко:
— Сегодня постригусь, боцман.
— И правильно, что не откладываешь. К спуску катера все должно быть в ажуре.
Сам спуск прошел довольно быстро и, к некоторому разочарованию Сергея, буднично. К берегу, где на блоках стояли катера, подошел плавкран, под катер в двух местах завели стропы, подложив под них деревянные подушки. Кран напряг жилы тросов и легко оторвал катер от блоков. Хобот крана пополз в сторону моря, и вскоре катер уже завис над водой. Инстинктивно Сергей напрягся, стараясь не пропустить момента касания днищем поверхности, как будто от этого что-то зависело.
— Майна помалу, — скомандовал флагманский механик Греков крановщику, репетуя команду движением ладони.
Катер медленно стал снижаться. А минуты через две он уже спокойно коснулся воды и, осев, застыл с заметно приподнятой над поверхностью ватерлинией. Это понятно; ведь на катере не было имущества, торпед и команды. Используя оттяжки, как швартовые концы, Литовцев и Красанов уже подтягивали катер к пирсу.
И вот уже весь экипаж в отстиранном и отглаженном рабочем платье построился на баке и Стрелков, волнуясь, хриплым голосом подал команду:
— На флаг! Смирно!
Выждав несколько секунд, он любовно оглядел катер и экипаж, застывший в строю, напряженным голосом, негромко, но внятно скомандовал:
— Флаг поднять!
Боцман Литовцев, мелко перебирая фал, медленно поднял флаг до упора в нок флагштока, бережно расправил полотнище. Легкий бриз колыхнул его — и над голубой полоской на белом фоне флага ярко загорелись красная звезда и серп с молотом.
